Неточные совпадения
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я
в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не
пуская тьму ночную
На золотые
небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
Пуще всего он бегал тех бледных, печальных дев, большею частию с черными глазами,
в которых светятся «мучительные дни и неправедные ночи», дев с не ведомыми никому скорбями и радостями, у которых всегда есть что-то вверить, сказать, и когда надо сказать, они вздрагивают, заливаются внезапными слезами, потом вдруг обовьют шею друга руками, долго смотрят
в глаза, потом на
небо, говорят, что жизнь их обречена проклятию, и иногда падают
в обморок.
Его перевели
в скверную комнату, то есть дали гораздо худшую,
в ней забрали окно до половины досками, чтоб нельзя было ничего видеть, кроме
неба, не велели к нему
пускать никого, к дверям поставили особого часового.
Придет время — сердце ее само собой забьет тревогу, и она вдруг прозреет и
в «
небесах увидит бога», по покуда ее час не пробил,
пускай это сердце остается
в покое,
пускай эта красота довлеет сама себе.
Луна плыла среди
небесБез блеска, без лучей,
Налево был угрюмый лес,
Направо — Енисей.
Темно! Навстречу ни души,
Ямщик на козлах спал,
Голодный волк
в лесной глуши
Пронзительно стонал,
Да ветер бился и ревел,
Играя на реке,
Да инородец где-то пел
На странном языке.
Суровым пафосом звучал
Неведомый язык
И
пуще сердце надрывал,
Как
в бурю чайки крик…
Старая Анна Ивановна
пускает в ход выражения, от которых кавалерам делается тепло; новая Анна Ивановна загибает такие словечки, от которых даже
небу становится жарко…
Проговорив это, дьякон
пустил коню повода, стиснул его
в коленях и не поскакал, а точно полетел, махая по темно-синему фону ночного
неба своими кудрями, своими необъятными полами и рукавами нанковой рясы, и хвостом, и разметистою гривой своего коня.
— Барин, — он так и того, — неохотно ответил Кожемякин, глядя
в небо. — Тогда, брат, барин что хотел, то и делал; люди у него
в крепостях были, лишённые всякой своей воли, и бар этих боялись
пуще чертей али нечисти болотной. Сестру мою — тёткой, стало быть, пришлась бы тебе…
— Я не
пущу тебя, — опять вскрикивал Долинский
в своем тревожно-сладком сне, протягивал руки к своему видению и обнимал воздух, а разгоряченному его воображению представлялась уносившаяся вдалеке по синему ночному
небу Дора.
Друг твоего отца отрыл старинную тяжбу о землях и выиграл ее и отнял у него всё имение; я видал отца твоего перед кончиной; его седая голова неподвижная, сухая, подобная белому камню, остановила на мне пронзительный взор, где горела последняя искра жизни и ненависти… и мне она осталась
в наследство; а его проклятие живо, живо и каждый год
пускает новые отрасли, и каждый год всё более окружает своею тенью семейство злодея… я не знаю, каким образом всё это сделалось… но кто, ты думаешь, кто этот нежный друг? — как,
небо!..
в продолжении 17-ти лет ни один язык не шепнул ей: этот хлеб куплен ценою крови — твоей — его крови! и без меня, существа бедного, у которого вместо души есть одно только ненасытимое чувство мщения, без уродливого нищего, это невинное сердце билось бы для него одною благодарностью.
Выйдя на берег Оки, он устало сел на песчаном обрыве, вытер пот с лица и стал смотреть
в реку.
В маленькой, неглубокой заводи плавала стайка плотвы, точно стальные иглы прошивали воду. Потом, важно разводя плавниками, явился лещ, поплавал, повернулся на бок и, взглянув красненьким глазком вверх,
в тусклое
небо,
пустил по воде светлым дымом текучие кольца.
Всю первую половину мая шли непрерывные дожди, а мы двигались без палаток. Бесконечная глинистая дорога подымалась на холм и спускалась
в овраг чуть ли не на каждой версте. Идти было тяжело. На ногах комья грязи, серое
небо низко повисло, и беспрерывно сеет на нас мелкий дождь. И нет ему конца, нет надежды, придя на ночлег, высушиться и отогреться: румыны не
пускали нас
в жилье, да им и негде было поместить такую массу народа. Мы проходили город или деревню и становились где-нибудь на выгоне.
Есть остров
в море, проклятый
небесами,
Заросший вес кругом дремучими лесами,
Покрытый иссини густейшим мраком туч,
Куда не проникал ни разу солнца луч,
Где ветры вечные кипяще море роют,
Вода
пускает гром, леса, колеблясь, воют,
Исчадье мерзкое подземна бога там.
Наконец, он медленно приподнялся с своего места, погладил бороду, произнес с озабоченным видом: «Пустите-ка, братцы…», подошел к воротам, окинул взором
небо, которое начинало уже посылать крупные капли дождя, и, бросив полушубок Антона к себе на плечи, вошел
в избу.
Его рассказ, то буйный, то печальный,
Я вздумал перенесть на север дальный:
Пусть будет странен
в нашем он краю,
Как слышал, так его передаю!
Я не хочу, незнаемый толпою,
Чтобы как тайна он погиб со мною;
Пускай ему не внемлют, до конца
Я доскажу! Кто с гордою душою
Родился, тот не требует венца;
Любовь и песни — вот вся жизнь певца;
Без них она пуста, бедна, уныла,
Как
небеса без туч и без светила!..
К<няжна> Софья. Слава богу! (Про себя) Я думала, что этот Белинской не мучим совестью… теперь я вижу совсем противное. Он боялся встретить взор обманутого им человека! Так он виновнее меня!.. Я заметила смущение
в его чертах!
Пускай бежит… ему ли убежать от неизбежного наказания
небес? (Удаляется
в глубину театра.)
Где он?
Пылает
небо, люди гибнут,
Земля трепещет… там,
в огне,
в огне,
Мой брат! мой брат — я не пойду к нему?
Пустите!..
Вот что писал Сенека своему другу: «Ты хорошо делаешь, любезный Люциний, что стараешься сам своими силами держать себя
в хорошем и добром духе. Всякий человек всегда может сам себя так настроить. Для этого не нужно подымать руки к
небу и просить сторожа при храме
пустить нас поближе к богу, чтобы он нас расслышал: бог всегда близко к нам, он внутри нас.
В нас живет святой дух, свидетель и страж всего хорошего и дурного. Он обходится с нами, как мы обходимся с ним. Если мы бережем его, он бережет нас».
Свяжут крест из двух лучин и кругом креста обвяжут еще четыре лучины. На все наклеят бумаги. К одному концу привяжут мочальный хвост, а к другому привяжут длинную бечевку, и выйдет змей. Потом возьмут змей, разбегутся на ветер и
пустят. Ветер подхватит змей, занесет его высоко
в небо. И змей подрагивает, и гудит, и рвется, и поворачивается, и развевается мочальным хвостом.
Живешь, точно на даче, идеальной даче. Погода прелестная. На высоком голубом
небе ни облачка. Солнышко высоко над головой и заливает своим ослепительным светом водяную степь, на которой то и дело блестит перепрыгивающая летучая рыбка или
пускает фонтан кит, кувыркаясь
в воде.
На углу купол башни
в новом заграничном стиле прихорашивал всю эту кучу тяжелых, приземистых каменных ящиков, уходил
в небо, напоминая каждому, что старые времена прошли, пора
пускать и приманку для глаз, давать архитекторам хорошие деньги, чтобы весело было господам купцам платить за трактиры и лавки.
Облака красной, золотистой пыли быстро несутся к
небу, и, словно для
пущей иллюзии,
в этих облаках ныряют встревоженные голуби.
После обеда, вместо кейфа, беседовали немного с высшими силами, т. е.
пускали к
небу из воронки рта струи воздуха, потом погружались
в сон праведных.
Пускай букашки, цепляясь за былинки, топорщатся на Парнасус; пусть рыбачишка холмогорский
в немецкой земле пищит и верещит на сопелке свою одишку на взятие Хотина, которую несмысленые ценители выхваляют до
небес: моя труба зычит во все концы мира и заглушит ее; песенка потонет
в 22 205 стихах моей пиимы!
Мужичишка наш и
пуще прежнего разгорелся; схватился за шапку с молитвой и швырком ее
в нечистого — глядь, будто огонек взвился к
небу, а врага и след простыл; только поднялся по полю такой бесовский хохот, что твои лягушки
в болоте!
Лошадей
пускали табунами на луга или засеянные поля как попало; сами ратники располагались десятнями (артелями)
в виду воеводы, варили себе
в опанищах (медных котлах) похлебку из сухарей и толокна, пели песни, сказывали сказки — и все под открытым
небом, несмотря на дождь и снег, на мороз и жар.
Погода между тем все более и более портилась. По
небу медленно тянулись свинцовые тучи, беспрерывно шел ледяной дождь, мелкий, пронизывающий до костей, лес почернел и стал заволакиваться туманом. Казалось, над рекой висели только голые скалы,
в которых она билась, рвалась на свободу, но они не
пускали ее и заставляли со стоном нести воды
в своем сравнительно узком русле.